Экспертное мнение доктора филологических наук, зав. кафедрой журналистики Москов-ского государственного института культуры Коломийцевой Е.Ю.

13.02.2015

Объект экспертного анализа: современные оперные постановки по сочинениям А.С. Пушкина (опера «Руслан и Людмила», Большой театр, режиссер Д.Черняков).

 Вопросы, поставленные перед экспертом:

1. Можно ли считать, что опера «Руслан и Людмила» в интерпретации режиссера Д.Чернякова соответствует авторскому мировоззрению и замыслу А.С. Пушкина?
2. Можно ли полагать, что характеристики пушкинских героев соответствуют образам героев в постановке Чернякова?
3. Как понимаете вы проблему интерпретации классики: она для вас связана с точкой зрения, что художник имеет право на всё, и такое право ему гарантировано свободой слова; или проблема интерпретации – это прежде всего проблема культурной идентичности?
4. Существует ли в данной постановке у режиссера установка на глубинное понимание автора – А.С.Пушкина?

Ответы:

Стандартная научная процедура: прежде, чем рассуждать о чем-либо, следует установить/задать некую систему понятийных координат, – в разговоре о современных постановках русской классики становится не рутинным явлением, а принципиально, сущностно важным делом. Поскольку первое и чрезвычайно стойкое ощущение от данных постановок, причем, как у профессиональных критиков, так и у рядовых зрителей, это то, то режиссеры, в частности Дмитрий Черняков, живут и с автором произведения, и в целом с народом, породившим гения, в параллельных мирах.

Начиная разговор о Пушкине и его интерпретациях, обращусь к мыслителям того же XIX столетия: современные исследователи так или иначе следуют за различными точками зрения, высказанными еще тогда. Во время просмотра постановки Д.Чернякова первой пришла мысль: «Увы, Аксаков об этом уже говорил…».

Знаменитая «Речь о Пушкине» была произнесена Иваном Сергеевичем Аксаковым 7 июня 1880 года на заседании Общества любителей российской словесности при Московском университете, разумеется, по воду актуального тогда состояния дел. Однако, спустя почти полтора столетия, постановка Дмитрия Чернякова как будто последовательно подтверждает положения этой речи и опасения Аксакова.

Итак, почему «мастера» современной культуры так активно берутся именно за Пушкина? Аксаков писал о любви русского народа к этому поэту как об исторической, выдающейся черте: связь с ним «сердечная, теплая, живая связь любви и до сих пор. Такой связи не было и нет у русского общества ни с одним поэтом». Вот как раз поэтому Пушкин становится объектом глумливой атаки: необходимо через абсолютную ценность, непререкаемый авторитет, усыпляя бдительность, расшатывать культурные устои. Незачем размениваться, надо сразу дискредитировать «наше все», самую крупную и знаковую, опорную фигуру. Размыв основу, базис, с «надстройкой» будет справиться проще. Причем «инструментарий» и «почву» для дальнейшей дискредитации даст как раз внедренная в сознание современников интерпретация пушкинских произведений, категорически противоречащая авторскому мировоззрению и замыслу, что мы и наблюдаем предметно в черняковском «Руслане и Людмиле». Пушкинским в случае данной постановки его называть язык не поворачивается.

Вместе с тем, Александр Сергеевич – еще и мировой классик, а свойство гения всегда таково, что через печать своего народного, национального великие поэты и мыслители могли «явить миру новые стороны духа общечеловеческого, обогатить такими многоценными вкладами сокровищницу общечеловеческого сознания». Имя Пушкина на афише всегда будет адресовать к сути русской культуры, универсальной и общепонятной во всем мире своими истинными и вечными ценностями. Современные же интерпретаторы, в том числе Дмитрий Черняков, переводят язык национальной, подлинно народной классики на убогий общеязык постмодернизма, тоже понятный во всем мире, но по другим причинам: пошлость, примитивность, низкие инстинкты тоже, увы, универсальны! Поэтому Людмила поет, сидя на коленях у мужчины, поэтому Руслану и Ратмиру в доме Наины показываются сцены, напоминающие по уровню вульгарности и пошлости публичный дом, поэтому же появляется тайский массаж и сцены  постели в доме Черномора. Сам же этот дом адресует к психиатрической больнице.

«Русская земля подверглась внезапно страшному внешнему и внутреннему насилованию. Рукой палача совлекался с русского человека образ русский и напяливалось подобие общеевропейца. Кровью поливались, спешно, без критики, на веру, выписанные из-за границы семена цивилизации. Все, что только носило на себе печать народности, было предано осмеянию, поруганию, гонению; одежда, обычай, нравы, самый язык, — все было искажено, изуродовано, изувечено. <…> Умственное рабство перед европеизмом и собственная народная безличность провозглашены руководящим началом развития». Иван Аксаков писал эти строки о временах Петра Первого, но, кажется, что практически все сказанное легко и, главное, достоверно экстраполируется на современную культурную ситуацию и, конкретно, на постановки Дмитрия Чернякова. «Право имеющий», свободный от собственного народа и его ценностей художник безжалостно препарирует классику, совлекая с нее родной облик и напяливая космополитические одежды.

Еще в первом акте «Руслана и Людмилы» закрадываются недоуменные сомнения, возникает смутное ощущение какой-то недостоверности, карнавала: люди, в, казалось бы, исторических костюмах выглядят ряжеными, нарочито неестественными. И это ощущение немедленно подтверждается: на пир врываются одетые в современные костюмы охранники и оператор с камерой. В немалой степени способствуют этому впечатлению плазменные мониторы. Ощущение ряженности усиливается и во втором акте, когда действующие лица, оказавшись вдруг все в современных костюмах (тоже своего рода ряженность), «напяливают» парики и бороды, а потом демонстративно их снимают. Герои по-американски сидят на столе с ногами, а своими нарядами (кожаной курткой и т.п.), развязными манерами и вульгарными жестами напоминают «братков»1990-х.

Апогеем этого лукавого карнавала становится встреча Руслана с головой. «Чужой критериум, чужое мерило, чужие формы, чужое миросозерцание. Жизнь наводнилась ложью, призраками, абстрактами, подобиями, фасадами – и колоссальным недоразумением между народом и его так называемой “интеллигенцией” официальной и неофициальной, консервативной и либеральной, аристократической и демократической», – писал Аксаков. Как будто прямая иллюстрация к этому у Чернякова: вместо традиционного воина и трагически величественной арии «О, поле, поле, кто тебя усеял…» мы видим человека с рюкзаком, ползающего в каком-то подвале и имеющего жестикуляцию и движения пьяного. Голова спроецирована на вываливающуюся с потолка тряпку, все действие и сопровождающие его слова напоминают то ли сумасшедший дом, то ли ночлежку для бомжей. Естественно, такая интерпретация ни имеет ничего общего, кроме чисто номинативного, с характеристиками пушкинских героев, с авторским замыслом.

К сожалению, каждое новое поколение знакомится с классикой чаще всего через таких вот недобросовестных, свободных (хочется сказать, что прежде всего от морали) интерпретаторов. Они закладывают превратное представление о русской культуре вообще и творчестве конкретного автора, культивируют чужие ценности либо вообще отсутствие таковых: «Русский человек из взрослого, из полноправного, у себя же дома попал в малолетки, в опеку, в школьники и слуги иноземных всяких, даже духовных дел мастеров». Только лишь как глумление и прямое издевательство над зрителем можно расценивать черняковскую версию постановки русской классики на главной сцене страны. Зритель выносит после просмотра ощущение брезгливости и обманутости, ему подсовывают некачественный суррогат под именитой обложкой, которая, собственно, и привела в театр. Однако это ощущения искушенного зрителя, как минимум, проходившего поэму Пушкина в школе, тот же, кто впервые познакомится с русским гением (а постановка даже в интернете активно транслируется с субтитрами на нескольких языках), будет весьма невысокого мнения о его таланте.

Один из давних известных способов политтехнологов: разочаровать народ в своей истории, внушить ему чувство неполноценности, ощущение безысходности и собственной второсортности. Дмитрию Чернякову в постановке «Руслана и Людмилы» это «блестяще» удается! Как будто о нем написаны слова Пушкина, цитируемые Аксаковым:

Художник-варвар кистью сонной

Картину гения чернит

И свой рисунок беззаконный

На нем бессмысленно чертит…

Все это усугубляется очевидной приверженностью автора принципам постмодернизма, с его тенденцией к «гниению» культуры, паразитированию на классике. Лоскутное одеяло черняковских образов: вульгарных девиц, развязных «братков», полуодетых вожделеющих самцов, главного героя, нарочито небрежно одетого, пластикой напоминающего не вполне адекватного человека, – думается, подтверждает сознательную дискредитацию абсолютных авторитетов, вводит зрителя в заблуждение, обманывая «жанровое ожидание», совершенно искажает авторский замысел. Аксаков абсолютно правомерно подчеркивал, говоря о Пушкине: «И никогда в своем храме, пред алтарем, не священнодействовал он пороку как принципу, не служил умышленному холодному разврату и божественным глаголом не сеял коварно безнравственности. Напротив, все его сколько-нибудь серьезные произведения оставляют здоровый след в душе читателя». После просмотра постановки Чернякова остается прямо противоположное впечатление, не случайно, видимо, и зрители почти не хлопают, замерев в недоумении. Лишь жидкие хлопки время от времени раздаются в зале и не поддерживаются основной частью публики.

Возвращаясь к Пушкину/Аксакову, хотелось бы разделить оптимизм поэта и его защитника:

Но краски новые, с годами,

Спадают ветхой чешуей,

Созданье гения пред нами

Выходит с прежней красотой…

Однако, к сожалению, очевидно, что сама собой эта наносная чешуя не отвалится, не перестанет транслировать искаженное представление о русской культуре. Для этого следует предпринять решительные и действенные меры: развернуть публичные дискуссии; вести просветительскую деятельность, в том числе, в социальных сетях, столь популярных сейчас у населения, особенно у молодежи; создать экспертный совет при Министерстве культуры; разработать, а главное, реализовать специальную программу сохранения духовного культурного наследия. Поскольку необходимо срочно спасать историческую и культурную память, чувство, сознание от недобросовестных и беспринципных интерпретаторов, говорящих от имени русской культуры, причем, что самое печальное, за государственные деньги и, как принято говорить в зарубежных фильмах, на деньги налогоплательщиков. Кстати, для людей, мыслящих материальными и потребительскими параметрами, это очень веский аргумент: народные деньги израсходованы на то, чтобы этому же народу показать ничтожность его культурного наследия, обмануть его ожидания, подсунуть имитацию вместо настоящего, прикрыв ее знаковыми именами Пушкина, Глинки, названием Большого театра. «Если таковы сливки, то каково же молоко!», – вполне правомерно скажет неискушенный зритель и разочаруется в русской классике.