1.03.2015
Объект экспертного анализа: современные театральные постановки по сочинениям А.С.Пушкина («Борис Годунов» Московского театра имени Ленинского комсомола, режиссер К.Богомолов, премьера).
Вопросы, поставленные перед экспертом:
Ответы:
1.Спектакль, располагающий своим (театральным) языком, безусловно, является интерпретационным искусством по отношению к первоисточнику – литературной основе спектакля. Данный спектакль – «Борис Годунов» Пушкина в интерпретации режиссера К.Богомолова – представляет собой радикальный театр и вступает в особые отношения с первоисточником, трагедией А.С. Пушкина «Борис Годунов».
В традиционном театре литературный текст является основой спектакля, – он всегда был исключительно важен, рассматривался первоэлементом спектакля, определял как его глубинную структуру, как и содержание режиссерской интерпретации. Драматический театр, в котором слово является одним из главных выразительных средств, безусловно, является литературоцентричным. Нет никакого сомнения, что для Пушкина слово было главным художественным средством.
Спектакль Богомолова разрушает эту традицию: по сути, он преодолевает не только традицию опоры на слово, но и разрушает интерпретационный режиссерский театр, который тоже опирался на слово.
Радикальный театр Богомолова разрывает с текстом Пушкина, нарушает равновесие между словесным (текстуальным) и изобразительным элементами спектакля, гармония которых всегда полагалась признаком высочайшей зрелости и профессионализма.
Спектакль начинается с дописанного текста и придуманной современной ситуации (новостного информационного блока): выброшена сцена на Красной площади (народная); выброшена сцена «Девичье поле. Новодевичий монастырь»; исключены многие герои сцены «Корчма на литовской границе», нет сцены с детьми Годунова – царевичем и Ксенией («Царские палаты»), исключена сцена битвы 1604 г в сцене «равнина близ Новгорода-Северского»; сокращена сцена «Площадь перед собором в Москве», где из всех героев остался только юродивый Николка; выброшена сцена «Севск»; искажен и осовременен финал трагедии; Гаврила Пушкин – раздвоился, одному из них приданы гипертрофированные черты современника-эмигранта; из спектакля исключены многие герои, он стал «малонаселенным», нет, в сущности, всех народных и массовых сцен, что принципиально изменило концепцию пушкинской трагедии. Народ как сила истории (сила в определенные моменты созидательная, в определенные моменты истории – сила разрушительная) исключен из концепции спектакля.
«Мнение народное» режиссеру не важно, как не важно, почему «народ безмолствует». Философские вопросы переведены в своеобразный перформанс со зрителем во время спектакля: написанный на экранах текст о «народе, который ждет, что ему скажут, что делать дальше», а также «народ – это быдло» собственно принципиально искажают сложную пушкинскую концепцию истории, который полагал именно народ субъектом истории, понимая, что «мнение народное» есть нечто, что может меняться и на что можно воздействовать.
Итак, первоисточник – текст пушкинского «Бориса Годунова» – серьезно и значительно изменен. Изменён именно физически и в значительной пропорции – количество сокращений, изъятий, и напротив, вставленных от имени режиссера эпизодов и не пушкинских слов так велико, что можно говорить о принципиальном искажении подлинника. Такое большое количество текстуальных литературных изменений не могло не привести и к разрыву художественной и смысловой ткани пушкинского произведения. Зрелище, представленное на сцене «Ленкома» трудно назвать «пушкинским произведением».
2.Жанр спектакля также не соответствует пушкинскому замыслу. Перед нами отнюдь не трагедия и не «исторические сцены» как иногда обозначали в театре «Бориса Годунова». Перед нами – капустник, в котором используется попса; перед нами спектакль с элементами ток-шоу, в котором Сталин и кортеж президента, Березовский и документальная хроника сваливаются в общую кучу, что совершенно невозможно в жанре трагедии. Современная модель «инновационного театра» принципиально конфликтна по отношению к автору-классику. Общая эмоциональная атмосфера спектакля – своеобразный тотальный цинизм, что также противоречит пушкинскому замыслу.
3. Актуализация пушкинского текста происходила не за счет психологической разносторонности характеров, не за счет постижения и донесения трагического смысла истории через характеры героев, но за счет травестирования (сын Бориса – никчемен, примитивен, напоминает наркомана), снижения смысла (ключевой монолог Бориса «Достиг я высшей власти..» произносится на пикнике под поедание шашлыков; опошления (сцены с патриархом нарочито примитивны – в образе Патриарха нет никакой значимости, кроме административной). Механизмы конкретизации образов персонажей работают против пушкинского замысла.
4-5. В театре более века существует традиция понимания профессии режиссера, которая заключается в следующем: режиссура—работа творческая, но это работа не авторская. Режиссер работает с чужими текстами, и не является автором текста спектакля. Режиссер текст интерпретирует, вступает с ним в отношения диалога, но при этом он звуки, созданные образы, композицию движения и мизансцен «накладывает» на текст, пронизывает ими текст, использует метафорический театральный язык и т.д. Есть история интерпретаций одного и того же произведения, в том числе и пушкинского «Бориса Годунова». Это может быть та или иная интегрирующая идея, но эта идея, действительно есть у автора. Например, это может быть идея легитимности власти Бориса Годунова, тема мук совести Бориса; идея возмездия (он убил – его дети убиты); идея конфликта власти и совести, конфликта народа и власти, идея сложного выбора и реформ. Таким образом, оригинальность и свежесть новой трактовки вырастает из традиции понимания и интерпретаций «до тебя». В нашем случае с «Борисом Годуновым» режиссер Богомолов, во-первых, вообще не ставит проблему понимания авторского замысла: сама манера донесения текста до зрителя (холодная, безинтонационная, монотонная читка) напрочь выбрасывает слово как таковое (его художественную выразительность и смысловую коммуникативную функцию) за пределы спектакля. А во-вторых, пушкинский текст трагедии выступает скорее как способ привлечь зрителя, а не как самоценное литературное произведение. Режиссер руководствуется не принципом «новизна через понимание», но принципом наложения (навязывания) ультра-современных штампов на пушкинский текст. Отсюда – современные костюмы, «часы патриарха», балаклава, отправляющая к скандалу Пусси райт (и переделанный под панк-молебен текст пушкинского юродивого), словесные штампы типа «воскресный вечер в боярском доме» (читается как «Воскресный вечер с Владимиром Соловьёвым»). Из всей этой постмодернистской мешанины ясно одно: режиссер не любит власть, не любит ближний к власти круг, не любит патриарха, государство и народ… Только при чём тут Пушкин? Зачем прикрываться Пушкиным? В этом жесте также есть некий цинизм: мертвый классик не может ответить своему зарвавшемуся интерпретатору. Между тем, социологические исследования показывают, что зритель выбирает классику именно потому, что классика беспроигрышна.
Таким образом: режиссер Богомолов продемонстрировал такое понимание свободы интерпретаций, которое ближе к эстетике желтой прессы: скандалам, штампам, дешевым сплетням и приемам. Погоня за новизной обернулась страшной тривиальностью трэш-спектакля. Установки на глубинное понимание русской истории и русской жизни, что было одной из творческих задач Пушкина, в данном случае не было изначально.
Режиссерские интерпретационные практики сегодня разнообразны: для кого-то идея реконструкции образа эпохи является ключевой и превращается в вопрос о создании именно её художественного образа; для кого-то важна актуализация – в спектакле используются осовременивающие приемы: пародия, придание историческим героям буквально современного облика в костюмах, манерах, прическах и пр.; использование известных скандальных маркеров (как «часы патриарха», балаклава, Познер-Соловьев), и те или иные политические ассоциации (Грозный-Сталин-Президент-тирания). Спектакль Богомолова «Борис Годунов» представляет радикальную режиссерскую трансформацию пушкинского текста: текст переписывается или уничтожается скучноговорением, но при этом он ничуть не становится понятнее публике. А ведь часто именно под лозунгом «сделать классику ближе современной публике» и происходят такие трансформации. Современные практики показывают, что есть зрители часто полагают себя обманутыми подобными интерпретациями, в том числе и богомоловской.
Сегодня у нас нет механизмов юридических, позволяющей публике, которая считает себя обманутой, обратиться в суд. У нас не разработаны такие сложные понятия, как культурные права человека. Это – дело будущего. Полагаю, что наиболее действенными будут вопросы публичной дискуссии: театральная критика сегодня представляет собой некую монополию с правом на одну истину. Не случайно на спектакль Богомолова были опубликованы десятки поддерживающих и хвалебных рецензий и буквально 2-3 тех, в которых выражалось иное критическое мнение. Право на иное мнение, право государства на инициацию публичной дискуссии, в которой бы выражалось иное мировоззрение – это, естественно, нужно и можно отстаивать.
Самая большая проблема, которую вижу в связи с данным спектаклем – это нарастающая тенденция к полному размыванию русской культурной идентичности. Если «Пушкин наше все» – значит, он как национальный гений и отразил существенно-русское понимание истории, государства и власти. Спектакль категорически денационализирован. Я полагаю, что именно право на культурную идентичность, в данном случае русскую, нужно и можно защищать.